Впервые за, что ли, полтора года дайрики заработали с компа и даже терпимо (хотя и тормозят они, конечно, как пиздец).

---

Съездила на Дом, завершающую часть дилогии.
Труднее всего оказывается пережить конец истории: скучаю по персонажам, как по живым людям. По людям, впрочем, скучаю тоже.

---

Все отваливается, гниет на ходу и отмирает, а народ спокойно постит в сообщества всякую всячину, от "посоветуйте стоматолога" до "ищу друзей".
*курящий смайлик с холиварки.жпг*

---

Купила степпер и, внезапно, при моей полностью сидячей работе легко начали набираться 2000+ калорий в день.
Две проблемы: боюсь, что разболится колено, и где теперь взять столько всего на смотреть.

@темы: Повседневное

---

Pain - Devil May Cry
"Ты вспоминаешь Седого".
*звуки плача*

---

Ок, я съездил на вампирку и завтра моя первая игра по Дому.
Даже рассказать толком некому, потому что два человека, которые в моем круге общения в теме и активно интересуются, были и будут и там и там.
:sadcat:

---

Ненавижу холод.

---

Первые Санты уже полетели и я решила запилить вишлист.

Что дарить:
— Необычную еду и сладости.
— Джелли бинс, жевательный мармелад и сладости из этой категории (их я очень люблю).
— Футболки размера XXL, плакаты, открытки с прошлогодним Джокером и Джокером вообще, с моими фэндомами: Мор.Утопия, Дом, в котором, Watchmen. Если думаете, что футболка с какой-то надписью мне понравится и будет в тему, то тоже ок.
— Кофе в зернах и приблуды для кофе: ручная кофемолка, специи, зефирочки и вот это все.
— Мультипекарь. В нем можно запекать овощи и грилить сосиски! Мечта.
— Ароматические палочки со свежими или просто не душными запахами (например, с имбирем, с зеленым чаем, с лесным дождем).
— Необычные сигареты (в принципе, все, что отличается от обычного табака, тот же Capitan Black с виноградом сюда относится).
— Чулки Orto с мультифиброй, второй класс компрессии, если что, всегда могу подкинуть ссылку на магазин, где они относительно дешевые.
— Пенку, которую можно использовать и как коврик для йоги, и как основу под спальный мешок в походе.
— Вкусный сыр. Любой, просто любой, но сейчас у меня, например, период увлечения сырами с голубой плесенью.
— Приблуды для рисования. Гуашь и акварель; тонкие маркеры; гелевые ручки разных цветов; плотную бумагу. Поездка на Дом принесла мне осознание, что этого всего в моей жизни очень не хватает.

Что не дарить:
— Сувениры, которые не имеют практического применения, бумажные книги, елочные игрушки, конфеты "птичье молоко", шоколад с пальмовым маслом. Одежду, украшения.

Люблю, когда подарок состоит из мелких штук, или когда к большому подарку добавляются какие-то мелочи, в которых можно копаться и шуршать еще долго после того, как его вскроешь.

---

Посмотрела все сезоны Кипо и чудесных зверей. Главное, что осталось у меня в результате, это недовольство создателями, которые для создания эффекта победы со слезами на глазах выпилили восхитительно меня радовавшего персонажа с редепшен-аркой (причем он единственный умер, это как если бы в седьмой книжке гп помер один снейп) и полностью забыли про задел на тотальный хэ.
В остальном - сердце, радуга, котята, музыкальные темы, как способ выражения персонажей, это чудесно, особенно когда в одной ситуации тема звучит на одном инструменте, в другом на другой, а в третьей из развеселого кантри превращается в минорную балладу.

---

Иногда ужасно хочется, чтобы на недельку кто-нибудь занялся моим бытом за меня.
Пусть кто-нибудь другой помнит, что хлеб кончился и молока надо купить, пусть кто-нибудь другой думает, что приготовить поесть такого, чтобы и не как крыло боинга, и не слишком калорийно, и вкусно, и хватило больше чем на раз. Пусть кто-нибудь другой думает о том, что полы надо помыть, вещи постирать, подоконник протереть. Пусть кто-нибудь другой варит мне кофе и помнит о том, что иногда в жужжалке для него нужно менять батарейки.
Но для этого нужна либо мама, либо стереотипно-кондовая жена, либо андроид.
А как было бы хорошо.

---

Неделю задрочу в Симулятор Культиста, так, как когда-то задротила в ДД. Ощущения очень похожие: занырнула с головой, обмазываюсь наедине с собой, какие-то упоротые пейринги, хэдканоны, искательница Искра, которая носит мужской фрак и обожает, попеременно: трогать членов культа за лица, рассказывать про свои сны совершенно будничным тоном и окунать в огонь голые руки.
За эту неделю я проиграла: из-за голода, раз десять из-за ужаса, два раза из-за фиксации, один раз из-за замужества, еще раз из-за того, что искатель решил посвятить свою жизнь работе управляющего в задрипанной конторе, которая занимается хуй знает чем, и вот прямо две минуты назад из-за того, что искательницу посадили за решетку хуй знает за что (ни одного трупа на ней не было).
Ни одного выигрыша! За неделю! Как давно меня так не упарывало азартом.

@темы: Увлеченное

---

И вот, когда прошло уже больше года, я, наконец-то, прошла ниремейк.
Кратенько впечатения:

— Мария превратилась в раздражающую тупую пизду, Клара раздражающей и осталась, а вот то, что Капелла сместилась куда-то в ту же степь вызвало у меня неприятное удивление. Я привык к истории про союзников и связи, а не вот так.

— Сабуровы чудесны.

— Баланс сосет, к концу игры у меня умерли только Мария и Виктор, только потому, что три часа ночи и меня не хватило на то, чтобы опять идти через весь Город. Панацея и Порошочек так и остались лежать. А с ними тридцать бутылок чистой воды (память о том, что вода пропадает, напутствовала меня и первые дни я ходила от мусорки к мусорке и от бочки к бочке), десяток яиц, сколько-то курутов, яблоки и еще по мелочи. Надрыв с "вы не можете спасти всех!" вообще не понял, учитывая, что игра дает тебе семь панацей вообще как нефиг.

— Полюбил Оюна; не ожидал. Желал Марку рака жопы; не ожидал вдвойне. С утроенной силой восшипперил бакаруспик; вообще пиздец внезапно. Бурах чудо, солнышко и котенок, причем последнее по его собственному признанию.

— Гриф пиздец, за что. Стаха полюбил заново и зашипперил опять-таки с Бурахом. Петр и Ласка чудесны, да и в целом Приближенных додали.

— Концовки - такое.

серьезные спойлеры

Ночная просто тлен и безысходность, Капелла и Хан покидают Город в составе колонны полубезумных приближенных, Даниил умрет, все умрут, кроме совсем некоторых. Пошто. Какое-то абсолютное стекло, хотя, казалось бы, должно быть зажигательно и по-темному радостно. Представляю, как под Мадригал Генриха Восьмого наполняют Город невозможные чуди. Но, в общем-то, в этом варианте планы Симона с Исидором проваливаются, потому что Город уже не Город, а нечто совсем иное.
Дневная не трен и не безысходность, но у меня лично огромный сквик на все вариации "магия уходит из мира". Не хочу такой мир.
И то, и другое нужно пилить хэдканонами, вдвойне интересно, как будет выглядеть сценарий Бакалавра, если он какой-нибудь будет вообще.

Первые дни восхитительны, потом действие начинает провисать, дня так с седьмого. Когда-нибудь, возможно, возьмусь и перепройду вдумчиво. Пока - ощущение как в шестнадцать, сижу посреди нигде, в сердце пылает огонь, курить не с кем, играть тоже.

@темы: Мор.Утопия

---

Наконец-то прохожу Детройт, очень этого ждала и хотела.
И блять, пока что мое мнение звучит так: давно я не видел настолько дешевой манипулярской херни, которая была бы при этом настолько хорошо сделана в плане геймплея и настолько при этом расхайпована.
СЖВ-агитка на 15+ часов, а не игра.

---

ДАИ, по мотивам хэдканонов, Инквизитор и Солас

Инквизитор Тревельян — взрослая женщина. В бою она идет на врага в броне из магии, с клинком из чистого света в руке, а там, где нужно принимать сложные решения, делает это быстро, осмотрительно и легко, так, что даже Жозефине не на что пожаловаться, а Лелиане не к кому подсылать убийц. Она была в Тени не духом, но телом. Она ходила на высшего дракона и не единожды. Говорят, солдаты Инквизиции молятся ей, как когда-то люди молились Андрасте.
Но, сидя на земле, зажимая бьющуюся болью, медленно остывающую, руку, она снова чувствует себя маленькой девочкой из Круга: косящей на один глаз, с трудом выговаривающей собственной имя, не способной толком контролировать свою магию. Седой из-за удара своей же молнии. Девочкой, у которой нет ни единого друга, которую почти не навещает семья.
Солас отворачивается от нее к зеркалу, и ужасно трудно дышать: она снова одна, ее снова бросают.
- Солас... - он не оборачивается, даже не останавливается, но замедляет шаг. Сколько до зеркала еще? Четыре шага? Пять? - Подожди, Солас!
Говорить трудно, потому что горло сдавило, перекрутило, вывернуло. От боли перед глазами плавают черные мушки и все вокруг подернуто дымкой, идет рябью, словно они до сих пор в Тени.
- Дориан сказал мне, что я его лучшая... единственная подруга. Сэра сказала мне... что будет рада меня принять.
Что у него за выражение лица, интересно? Безразличие? Недоумение? Она смотрит в землю, но перед глазами и так плывет, так что все равно. Здесь он еще или нет?
- Но они не то. С кем мне говорить о магии? Которая как воздух? Как ветер? Как дыхание?
Она вдыхает, вдыхает глубоко и трудно, потому что губы дрожат и стиснута гортань.
- Я так скучала эти два года... Что ты снил в Тени? Каких духов встретил за это время? Я обещаю, я ни слова не скажу о твоих планах, но...
Прикосновение к плечу почти неощутимо, так она погружена в свою боль, но ладонь узкая и горячая, и постепенно становится легче. Только взгляд не поднять, потому что может ли быть что-то более жалкое, чем просить? И не просто просить, а признавать, что без странного эльфа, который мог бы и не быть древним божеством, снова все будет на так, снова как когда-то давно — в Круге?
- ...Но неужели мы не можем разговаривать?
Сказать бы ему, как все два года за спиной пусто — она сама отлично ставит Барьер, и танцует с клинком, и прохватывает врагов льдом, но все равно пусто и словно бы тянет холодный ветер. Сказать бы ему, что даже Тевинтер умеет делать амулеты для связи на расстоянии, неужели древние эльфы до такого не дошли. Сказать бы, что когда-то она не могла выговорить свое имя и потому так навсегда и осталась Эввой вместе Эвелин — а это она не обсуждала еще ни с кем...
Но наползает темнота и тянет к себе земля, и даже если он что-то говорит, даже если рука на плече ей не чудится, его уже не слышно.


...Через несколько недель ей снится Скайхолд. Закончена роспись, и на последней стене, которая прежде была пустой, стилизованная фигурка женщины с белыми волосами протягивает единственную руку к огромному черному волку, скалящему зубы в ответ. На столе стоят в вазе яркие, пышные, нереальные цветы. Вместо стула два кресла, а кушетка пропала вовсе. Дверь всего одна, и та заперта, но зато есть окно, и из него льется солнечный свет. Все как было и одновременно совсем не так.
Когда Эвва выглядывает наружу, оказывается, что там нет ничего, кроме неба. За подоконник она держится обеими руками, и потому сразу понятно, что это сон и Тень — она все еще думает про себя, как про двурукую, а здесь именно сознание определяет форму.
Когда дверь открывается и заходит Солас — такой же, как всегда, знакомый и привычный, не в золоте и мехах, а в одежде сновидца-странника — Эвва в два шага оказывается рядом и крепко обнимает его, радуясь, что может сделать это не одной рукой.
И чувствует, как он обнимает в ответ — так же крепко, но все же немного смущенно.

@темы: Dragon Age

---

Автор: я
Пейринг: Андерс/Хоук, упоминается Фенрис/Хоук
Рейтинг: детский
Количество слов: три тысячи с чем-то
Предупреждение: в очередной раз альтернативная мораль и мудаки
Я писала это две недели, две недели, Карл! И большую часть времени было это утомительно. Вот тут-то я и поняла, как живут те люди, которые не могут написать миди за один день. Потому что должно быть хорошо, а для этого наживую приходится переправлять раз по пять. Ужасно.
А толчком к написанию вообще стал баг прохождения: я сначала заромансила Фенриса после долгих размышлений, а потом поняла, что мне хочется его скорее уебать, но переигрывать было уже слишком поздно.

Показалось, что она проснулась: неясно вздрогнула под простыней, вдохнула как-то неглубоко и рвано. Пошевелился мабари, неподвижно лежавший рядом с ней уже несколько часов, заскулил тихонько, как будто звал. В глазах у него была человеческая тревога, мучительная вина. На Андерса он не огрызнулся, напротив, взглянул с надеждой и ожиданием. Фенриса, которого те же несколько часов назад едва уговорили уйти — потребовались усилия одновременно Варрика и Авелин, Андерс едва сдерживался, чтобы не призвать огонь и не прервать их тихую перебранку раз и навсегда — мабари не подпускал, скалился. Должно быть, полагал, что одного пса у ее постели будет более чем достаточно. В этом Андерс с ним был согласен.
Он провел ладонью над лицом Хоук, подержал в воздухе над шеей, перебрал пальцами воздух у груди. Ее принесли днем, после встречи с самым настоящим высшим драконом, и вот до сих пор медленно подживали ожоги у нее по всему телу: покрытые жирной целебной мазью, местами доходящие едва ли не до кости. Повреждено было дыхательное горло; сама спать она бы не смогла, это он помог ей, превратив забытье сильнейшей боли в глубокий сон без сновидений. И вот теперь показалось, что действие заклинания закончилось, но на самом деле она всего только вступила в сумерки между явью и сном. Нужно было немного подтолкнуть ее, чтобы она снова ушла глубже, и он занялся именно этим. Не касаясь по-настоящему, обнял ее виски ладонями, принялся по капле вливать силу. Мабари рядом смотрел, насторожив уши, но не мешал, хотя Андерсу пришлось склониться над ней очень низко. Впервые он подумал о том, насколько нежной, насколько интимной могла показаться со стороны работа целителя. Эта мысль оказалась неприятна, но одновременно отозвалась застарелым желанием: обнять по-настоящему, прильнуть губами к губам. Вместе с ним всколыхнулась такая же застарелая, привычная обида и тянущая, скучная боль.
Было бы постыдно думать о себе, пока существует в мире несправедливость. Еще постыднее было бы тянуть за собой человека, который по-настоящему тебе дорог. И все же про себя, чувствуя колющую вину, Андерс хотел именно этого: сдаться. Чтобы она дала повод, чтобы можно было плюнуть на все, чтобы можно было забыться и ощутить себя свободным от всего на свете, хоть бы и ненадолго.
И словно чувствуя натянутую в нем не желание даже, а физическую необходимость однажды сорваться, Хоук никогда поводов не давала. Никогда не хлопала его по плечу, как делала с Варриком. Никогда не обнимала, как Мерилль или Авелин. Тем более никогда не склонялась совсем близко, убеждая в чем-то шепотом, не поглядывала искоса из-под ресниц, говоря о чем-нибудь совершенно неважном, но с потайным смыслом, с двойным дном.
Конечно же, это было к лучшему. К лучшему была красная повязка на руке у Фенриса, который он носил упрямо и молча, к лучшему были скабрезные песенки, которые распевали про Защитницу и ее ручного волка в «Висельнике» и в порту, к лучшему была та дистанция, которую Хоук поддерживала между ними, дистанция дружеская, теплая, но совершенно непреодолимая.
Все было в лучшему. Но — очень больно.
Андерс прислушался к ней и, уловив, вроде бы, тишину глубокого сна без сновидений, отодвинулся, но не до конца — не было сил уйти, у него так давно не было повода приблизиться к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки. В бою, конечно, бывало, вставали спина к спине, синхронно работая посохами, но там было не до того, отвлечешься и твой собственный огонь пожрет тебя, а лед вопьется в руки. Сейчас же он вглядывался в ее лицо, впитывая каждую черточку, отпечатывая в себе заново, безнадежно, который раз. Морщинка между бровями, которая пролегла совсем недавно, после смерти Леандры; тонкие складочки в уголках губ, напоминающие об улыбке, едва заметная сеточка под глазами, гусиные лапки... Она так часто смеялась, что лицо несло отпечаток этого смеха даже теперь, когда должно было разгладиться во сне. Казалось, что вот сейчас она откроет глаза, вот сейчас слабым голосом пошутит, и понятно станет, что с ней все хорошо. И, когда рассмеется, смех этот будет глотком свежего воздуха в сумасшедшем, задыхающемся от страха и злобы Киркволле, где настоящего веселья не найти было нигде.
...В Клоаке нищие, вшивые люди, похожие на крыс, дерутся за корку хлеба и живут в тесных норах. Над Верхним Городом нависла жуткая тень Мередит, и с ней — неизвестность, ужас перед будущим, перед бандами на улицах, перед бессильной стражей, перед магией крови. И даже в «Висельнике» не веселый настоящий смех, а пьяные завывания, не поймешь, смеется человек или плачет. И то и дело хватаются за ножи...
Этот город был мрачным местом. Сумасшедшим из-за тонкой Завесы, небезопасным ни для кого — ни для тех, кто не всегда знал, найдется ли на сегодня хоть ломоть хлеба, ни для тех, кто ел с золотых тарелок и пил из серебряных кубков. Хоук же...
Хоук вела себя в нем так, словно с ней ничего не могло случиться. Носила улыбку, как щит, и ничего не боялась. Однажды Андерс видел, как она флиртует с не в меру любопытным храмовником, объясняя ему, что посох ее на самом деле аварское копье, с которым в горах ходят на снежную кошку. Храмовник слушал ее с восхищением, а она, как старому другу, рассказывала ему о том, как именно широкая перекладина «копья» входит под ребра лютому зверю, мешая ему добраться до охотника, разодрав собственную плоть. А, между тем, это было до всякой экспедиции и все могло кончиться для нее Кругом. Она не могла об этом не думать и все же... В этом Андерс завидовал ей. Сам он непроизвольно напрягался при виде любой брони, и расслаблялся только тогда, когда понимал, что на ней нет пылающего меча. Если же меч был, он, как крыса, начинал прикидывать, как быстрее ретироваться в безопасную нору.
Поэтому он не мог ею не восхищаться.
...От неудобной позы у него начала ныть спина. Он стоял, опираясь коленом о край койки, заглядывая ей в лицо в полутьме, и не было сил разогнуться, и не было сил отойти, почитать одолженную Варриком книгу, заняться травами и зельями, хотя бы самому лечь спать. Хотелось другого: устроиться с ней рядом, прикоснуться к ее волосам. Уткнуться в теплое плечо, поворачиваясь спиной не только к клинике, но ко всему миру. Успокоиться. Выдохнуть. Ощутить, что есть, с кем разделить...
Но это была бы ложь. Краденная близость, на которой не было бы даже налета правды. Жалкая и глупая попытка притвориться, что ему есть, на что надеяться, что он имеет какое-то право... Что она сказала бы, проснувшись? Что это место Фенриса и не Андерсу посягать на него?
Эта мысль помогла — уколола болью и одновременно алой злобой. Фенрис не стеснялся в лицо Хоук рассказывать о том, как ужасны маги и как удел их — сидеть в клетке или гореть. И, между тем, она не отводила взгляд, когда он смотрел на нее, и не убирала руки, и иногда за партией в «Порочную добродетель» склонялась к его остроконечному уху совсем близко, что-то шепча. Это было невыносимо. Но это было лучше, чем не видеть ее вообще.
Нужно было просто пережить эту ночь. Взять себя в руки и пережить. Утром объяснить Хоук, как накладывать исцеляющие чары, выдать ей мазь от ожогов — и жить по-прежнему. Иногда, когда она позовет, ходить с ней. Остальное время проводить в лечебнице. Если однажды Фенрис снова ворвется вот так, как сегодня, с ней на руках, повторить все то же и пережить еще одну ночь. Он сам не смог бы сказать, хочет, чтобы это случалось чаще, или чтобы никогда не происходило вообще.
Во сне она казалась беззащитной, как все спящие. Короткие волосы прилипли к намазанному мазью лбу, рот приоткрылся. Спал ли Фенрис с ней в одной постели и, если да, оставался ли до утра, или уходил сразу в свое имение — благо, недалеко было идти?
Андерс тяжело, рвано вздохнул и, сдавшись, хоть и не до конца, уселся на койку спиной к ней. Он не мог оставить ее, не мог и лечь рядом. Оставалось караулить до утра, а там, выпроводив ее, можно будет отоспаться, плотно закрыв дверь и погасив светильник. Если будет что-то срочное, разбудят, как всегда, а пока можно было предаться слабости. Хорошо хоть, не было ни срочных дел, ни пациентов. Можно было, скосив глаза, изучать ее руку, выпроставшуюся из-под одеяла, свесившуюся к самому краю. Руку сильную и крепкую, с коротко остриженными ногтями и мозолями на ладони — от посоха. Как она держала его! Как будто и родилась с ним. И хотя хват ее в Кругу назвали бы еретическим и осмеяли, он был отменно удобен для того, чтобы бить посохом, как дубиной, и колоть, как копьем. В городе она так всегда и поступала: не призывала заклинания, а шла врукопашную, чему в Круге подавно не учили. Наотмашь по лицу; наискось по горлу; подсечь колени; сильный тычок в грудь; обманный удар тупым концом посоха в бок, чтобы, пока противник уклоняется, достать его острым... Она знала множество приемов, которые подошли бы скорее для обычного наемного головореза, и в том, как она двигалась, в том, как подныривала, подпрыгивала, взрезала и колола, видно было годами отточенное умение. Андерс быстро оценил преимущества такого подхода. Так можно было сражаться белым днем у самой крепости наместника, и не вызвать особенных подозрений. Вскоре после их знакомства он уже попросил Хоук показать ему, и пережил несколько месяцев чистейшей муки. Болели натруженные мышцы, но хуже были ее прикосновения: поправляя, наставляя она то и дело брала его то за плечо, то за локоть, то за кисть. Это было чудесно и жутко. Вспоминалось, как давно никто не прикасался к нему с добром — не в «Розу» же ему было ходить — и так хотелось перехватить ее руку, нежно прикоснуться губами к кончикам пальцев, показать совсем другие приемы, которым можно научиться только в Круге, от любознательных и неустанно экспериментирующих молодых магов...
Но и тогда она не давала никаких поводов, а потом перестала касаться его вообще, и это было понятно. Вряд ли она не видела, что с ним происходит, и мало кому приятно подкармливать чувство, на которое не будет ответа. Тогда оказалось, что недосягаемость лучше, чем аккуратная дружелюбная дистанция, и что горячечные сны терзают не только подростков. Пожалуй, если бы не Справедливость, однажды к нему неизбежно пришел бы Демон Желания, улыбающийся ее губами, и кто знает, чем бы все закончилось...
Андерс тяжело вздохнул и уткнулся лбом в сцепленные руки. Он чувствовал себя ужасно усталым, еще более ужасно одиноким, и какой-то мерзкий, совсем не Справедливости принадлежащий голосок, нашептывал внутри, что Демон Желания, возможно, был бы для него наилучшим выходом и хотя бы подарил перед смертью блаженство.
А так смерть ждала его все равно, но ничего особенно хорошего перед ней не предвиделось.

Он очнулся от прикосновения к спине, и тут же закаменел, не понимая еще, что происходит. В какой-то момент размышления сменила тупая дремота: он встал рано, был занят весь день, потом потратил много сил на то, чтобы наилучшим образом залечить ожоги, и не было ничего удивительного в том, что даже сидя, даже не желая этого, заснул. Удивительным было другое — пальцы Хоук мягко, как-то неуверенно, прикоснулись к его пояснице, двинулись выше, гладя по позвоночнику, на мгновение задержались между лопаток — так, словно она прислушивалась — а потом она вдруг обняла его обеими руками, неловко прижимаясь сзади и утыкаясь лицом куда-то в бок. Дыхание у нее было тихое, без присвиста, и это было хорошим знаком. Андерс профессионально прикинул, что дыхательное горло, похоже, успело поджить, и тут же эта мысль сменилась другой: наверное, приняла за Фенриса в свете единственной свечи. А за ней: нет, вряд ли, Фенрис уже в плечах, да и не обнимают того, к кому привыкли, вот так вопросительно, несмело, словно боясь, что оттолкнут. Может быть, просто боль человека, заглянувшего за порог смерти, и готового вцепиться в кого угодно, лишь бы почувствовать живое тепло — так, как вцеплялись иногда в его руку матерые головорезы, которым он зашивал обратно вываливающиеся кишки? Но и тогда это было бы другое, порыв, сильное, резкое движение... Бездумно — мысли текли, словно не задевая его самого по-настоящему — он накрыл ее ладони своими. Мягко сжал, глядя при этом в пол и чувствуя, как стучится, как частит у нее сердце. Ночью все выглядит немного не так, как при свете дня, последствия кажутся не такими серьезными, и единственное, чего он боялся, так это ошибиться, спугнуть, оказаться лишенным этого внезапного и так хорошо понятного любому человеку счастья — прикасаться к себе подобному. Даже если бы оказалось, что это Демон Желания навеял такой глубокий морок, он бы, наверное, и тогда не разжал бы рук.
- Я залечил ожоги, насколько это возможно, и смазал их мазью, - сказал он, глядя в пол, и почувствовал, как она тихонько вздыхает, прижимаясь лбом. - Горло немного поболит, а шрамов не останется, если, конечно, ты будешь смазывать их мазью...
Хотелось сказать совсем другое. Спросить, что на нее нашло внезапно; посетовать, что не взяла его с собой в Костяную Яму, ведь сразу залечить раны было бы проще. Хотелось согнуться в три погибели и прикоснуться губами к ее ладоням...
Андерс спросил себя, целовал ли ей руки Фенрис, и снова обожгла злость — бессильная, и оттого особенно мучительная.
- Фенриса Авелин с Варриком уговорили уйти, он сбивал бы мне концентрацию. Но, если хочешь...
Хоук глухо застонала сквозь зубы и он замолчал, окончательно растерявшись. Руки у нее были сильные, объятие — лихорадочное. Когда она заговорила, голос звучал до странного серьезно, чего от нее почти никогда нельзя было услышать. Обычно она говорила весело и даже после смерти Леандры не перестала шутить.
- Я так скучала.
Слова были приглушенными, но все равно Андерса обожгло — теперь не злостью, радостью. Это ведь он ей обычно говорил, что ее дружба дорогого стоит. Она же...
- Ты ведь никому не скажешь?
Он кивнул, не очень понимая, о чем тут можно рассказывать, а Хоук уже спрашивала еще:
- Ни Варрику? Ни Изабелле? Никому?
Он кивнул еще, сильнее сжал ее ладонь. Это была нежность, грустная, лишенная понимания, нежность, и какой про нее вышел бы рассказ? Варрик, наверное, сумел бы придумать.
- Ты одержимый, Андерс. Я люблю тебя всем сердцем, но ты одержимый, а я не могу больше терять тех, кого люблю. Я пыталась об этом забыть; у меня не получается. Я пыталась утешиться с другими; у меня не получается. Еще немного и я кого-нибудь убью, наверное, Фенриса...
Она шептала что-то еще, но было уже не разобрать слова, слишком тихими и сбивчивыми они стали. Что-то про «Цветущую розу» и про мать, что-то про сестру, которую она потеряла и, кажется, оплакивала до сих пор. Про родинку у Андерса на правой руке; про то, как больше всего на свете хочется ей уехать из этого проклятого города, но как и куда, и как его оставить.
Он хотел бы испытать злость — ту благодатную, настоящую злость на несправедливость, на трусость и малодушие, которая охватывала его, когда кто-то в узколобости своей отказывался не то что видеть, но даже и смотреть на то, что происходило с магами. Хотел бы высвободиться и встать, сказать ей, что Фенрис вырвет ей сердце, если узнает, что им, оказывается, пытались утешиться, а потом, наверное, сделает то же самое с ним самим. Но слов не было, и не было злости, только горечь. И хотелось бы обвинить ее — но в чем? В том, что сам же говорил себе множество раз? В том, что она не хотела жить с монстром, не способным не то что дать ей нормальную жизнь, но даже и контролировать себя по-настоящему? В том, что трезво оценила свои силы и решила, что этот груз ей не вынести?
Он хотел бы пообещать ей, что что-то изменится. Свершится справедливость, перестанут существовать Круги — и тогда-то они смогут любить друг друга, ничего не боясь. Или же найдется чудодейственное лекарство, с помощью которого можно выпустить духа, не уничтожив тела, в котором он нашел пристанище.
Но понятно было, что этого никогда не произойдет — ему так же, как и ей.
Даже если перестанут существовать Круги, останется много работы. Не говоря уже о том, что никто не говорил, что сам он доживет до этого момента.
Она все сделала правильно; от этого было не легче, и ей самой — тоже.
- Я люблю тебя всем сердцем, - повторил Андерс ее слова, когда она замолчала. В полутьме лечебницы это было очень легко сказать, особенно не глядя ей в глаза, и он вдруг почувствовал себя лучше — как будто давило больше всего молчание и вот теперь оно было, наконец, разрушено. - Я так старался ничего не говорить, но теперь, по-моему, уже все равно.
Он все-таки высвободился, бережно разжав ее руки, и поднялся — чтобы тут же развернуться и встать у койки на колени, так, чтобы глаза Хоук оказались примерно на одном уровне с его. Лицо, измазанное желтой жирной мазью, показалось бы постороннему человеку некрасивым, но он видел и след улыбки, отпечатанный в морщинках, и грустные, безнадежные синие глаза — и теперь она не прятала от него взгляда. Наконец-то.
- Я так хотел бы сказать, что ты ошибаешься, - он провел ладонью по ее волосам и показалось, что ошибся, что смотрит она все же с надеждой. Черные короткие прядки щекотали кожу, и казалось — вот сейчас найдутся какие-то правильные слова, вот сейчас он придумает что-то и они, действительно, никогда больше не расстанутся. И насколько проще было бы ее желать, а не жаждать всем существом, всей кожей, всей сутью! - Но ты права, я не гожусь в спутники жизни. Я ничего не смогу тебе дать, только ненависть и вечный страх за себя и за меня. У меня больше ничего нет. Но если за столько времени у нас ничего не получилось сделать... Может быть, это безнадежно и с тобой у меня больше шансов выжить, чем без тебя?
Он мог бы сказать по-другому, честнее: как ты будешь чувствовать себя, когда меня убьют — а ты не то что меня ни разу не поцеловала, а отказалась даже бороться за себя и за меня? Что ты почувствуешь, когда меня Усмирят? Разве тебе будет легче от того, что ты пыталась меня забыть и не смогла?
- Я все порчу, - сказала Хоук одними губами, и Андерс больше не смог сдерживаться — слишком беззащитной она была в этот момент, слишком открытой, слишком серьезной, что он мог сказать ей такого, что ее бы утешило в этой предельной откровенности, как еще было ему справиться с острой болью в сердце, со сдавившим горло комком? Он обхватил ее, прижал к себе, так мягко, как только мог, чтобы не потревожить ожогов, зарылся лицом в волосы, уже и не отмечая, каким родным оказался запах, каким подспудно знакомым. Принялся целовать — куда попало, беспорядочно, лихорадочно, в лоб и виски, в веки и скулы, в кончик носа, в приметную алую полосу шрама, в уголок губ, в подбородок, в волосы, едва не застонал от того, насколько это было правильно, а потом вздрогнул от мысли о том, что она может испугаться, оттолкнуть, что сейчас это может кончиться. Пошевелился и заворчал мабари, но это был не рык, а утробный глухой звук, скорее вопросительный, растерянный... И тут же все мысли вышибло из головы: Хоук прикоснулась к его лицу ладонью, надавила, направляя, и они столкнулись губами. Сначала в неловком подобии поцелуя — Андерс отпрянул от неожиданности, она удержала — потом уже по-настоящему, торопливо и жадно, словно стараясь наверстать все несказанное, все упущенное, все, на что раньше не хватало решимости...
Когда они, наконец, оторвались друг от друга — это было нелегко, потому что грозило окончательностью, порыв пройдет, она передумает, никогда больше — Хоук жестко взяла его за волосы на затылке, заставляя посмотреть себе в глаза:
- Я сдаюсь, - сказала просто и твердо, как будто перед алтарем Создателя объявляла его своим — навсегда. - Ты одержимый революционер, но вдвоем мы справимся. А если нет...
Он почти ждал шутки, потому что, во имя подштанников Андрасте, это же была Хоук, как она могла без этого обойтись, но нет, прозвучало совсем другое, и кожу на затылке дернуло болью:
- То это сломает меня окончательно.
Потом она начала плакать, и заскулил жалобно, тонко, мабари, тычась ей мокрым носом между лопаток и попадая Андерсу по рукам, а он принялся сцеловывать слезы, и шептать ей, что, ну конечно, они справятся, зная, что это ложь, но было бы немыслимо сказать что-то еще...
Так они и заснули в конце концов, тесно переплетясь руками и ногами, прижавшись друг к другу, едва умещаясь на узкой койке вдвоем, да еще с псом.
И все было хорошо. По крайней мере, какое-то время.

@темы: Обрывки-отрывочки, Dragon Age

---

25.05.2020 в 08:43

Пишет  Мэлтир:

How do they rise up

---

— Господи, триггеред нахуй.
Квест Фенриса с сестрой. По итогам он страдает, что он один, что он ничему не принадлежит. Если Хоук говорит "мы твои друзья, Фенрис!", он отвечает: "Да, все, что у меня есть — это друзья-маги, ну обосраться теперь от счастья".
Как жаль, что нет реплики "Ну и пошел ты в жопу, Фенрис, вот прям откуда стоишь взял и пошел. Данариуса мы убили, на здоровье, делай со своей жизнью, что хочешь, но ко мне больше не приходи".
Никогда раньше так не бомбило, а теперь что-то разорвало, потому что Хоук носится с его охуительно глубоким внутренним миром, помогает, не давит, решает его проблемы, а он каждый раз, как что-то идет не так, встает в третью позицию и начинает мандеть: "ебаные маги, нет у вас ни стыда, ни совести, вам лишь бы силы, вам лишь бы власти, все вы пидоры гнойные и в аду вам гореть". Ну и разгребай тогда свое говно сам, не нужны тебе такие друзья, так ищи получше. Ууу, сука.

— Огров порождают матки-косситы. Теперь я хочу на это посмотреть.

---

Я не могу нормально совмещать три характера Хоук по идиотской причине. Голос. Ироничные реплики произносятся завышенным насмешливым тоном, резкиезаниженным и нарочито грозным, блаженные таким, кк будто Хоук обдолбалась. И когда ты пытаешься заставить гг это чередовать, она начинает звучать, как три разных человека, которые чередуются, или как дико переигрывающая актриса. Пиздец.

---

Прошла первый акт, вспомнила, почему сразу по прохождению воняла на ДА2. По сравнению с первой частью оно совершенно ни о чем, к сожалению. Ни настоящей вариативности, ни полноценного романа не на два диалога, ни отыгрыша вне трех заданных характеров.
Нет, мне очень нравятся некоторые фишечки (например, как игра подстраивается под отыгрываемый характер Хоук), но они не перевешивают.

— Андерс неприятная жопа. Я и в ДАИ была от него не в восторге в последний раз, здесь же одновременно сочувствую ему и хочу его уебать. Серьезно, он минусует, если отдать даму из борделя храмовникам и не_минусует, если ее убить. Он с горящей жопой подрывается поддерживать Грейс. Он воняет про одержимость демонами и пытается убедить Мерилль, что она просто не отличает демона от духа, а это то еще лицемерие. Не говоря уж про то, что либо ты с ним флиртуешь и он с первого же диалога выдает тебе "я разобью тебе сердце, я опасный, расрас", либо он минусует на десяточку. Что с тобой не так, Андерс, ты заебал.

— Остальные спутники тоже не радуют. Авелин скучно-правильная до полного квадратно-гнездового мышления; в Изабеле видны только сиськи, но это, на самом деле, у меня предубеждение против сексуально выглядящих женщин; Мерилль все почему-то воспринимают невинным цветуечком, хотя она, на самом деле, жесткая, взрослая и умная, просто в неожиданной обстановке; Фенрис просто заебал мандеть на магов в лицо маго-Хоук; Себастьян пока не присоединился. Разве что Варрик солнышко и адекват, да Карвера можно понять с его бубнежем: расти в семье с тремя магами наверняка ну такое. Накладывает отпечаток. Хедканоню Мариам прохладные отношения с матерью: пассивную агрессию та выкатывает только в путь, вот близнецы-то аааа, вот близнецы-то оооо, а ты, негодный старший ребенок... ну, раз близнецы кончились, придется и с тобой общаться и носиться. Тьфу.

— Аришок это назначаемая должность, а не каста. Так почему у Аришока рога в полтора раза больше, чем у всех остальных? Не похоже на совпадение.

— Кунари все еще огонь. Смотрю на них и скорблю по роману с Быком. Я так хотела романсить кунари, но Бык мало того что уродливый, так еще и васгот, сначала по шпионской надобности, потом по велению души. И кой смысл, если я хотела про инакость и про ее красоту, а не вот это?

— Игра отчетливо манипулирует, пытаясь заставить подыгрывать магам. Ситуация с Грейс: реакция спутников и варианты ответов такие, что понятно: подразумевается, что ты начнешь их выгораживать. Но я не хочу их выгораживать! Я хочу их всех переебать и сказать, что так и было! Но их даже в карцер не засунут, потому что а зачем. Фенриэль: нет, в Круге плохо, отпустите к Дэлишам, патичка удивляется, если не согласится. Девочка, распидорасившаяся об раторговцев... Очень хорошо понимаю Аришока: этот город грязь, можно я его вместе с Церковью бабахну?

---

Вслед за ориджином переплошла Пробуждение.
Осталась недовольна.

— Отыгрыш на диво куцый. Не отыграть ни гуманиста, ни ксенофоба толком. Богатая, восхитительная тема рождения новой разумной расы не обыгрывается и никак не всплывает впоследствии, разве что в паре писем. Это довольно разочаровывающе.

— Для первого говорящего Порождения Тьмы, Архитектор удивительно плох и в коммуникациях, и в роли учителя. Ок, идею разбудить Уртимиэля я понимаю. Но насколько надо быть блаженным, чтобы пытаться освободить от Зова матку, которая не Порождение изначально и само тело которой не приспособлено для сознания? Are you упоротый, блять. Что с тобой не так, блять. Фанон, что он магистр, можно, я думаю, приравнять к канону, достаточно просто посмотреть на него, а потом на Корифея. Где-то даже должны быть фички на эту тему, надо только вспомнить, где их найти.

— Те, кто недоумевают про то, как из Андерса вырос Андерс второй части, оставляют в недоумении уже меня. Да у него же все диалоги про то, как магов ущемляют! Вообще все! Он ко всем с этим лезет и просто не затыкается! Возможно, это как-то компенсируется его довольно спорным чувством юмора и потому не так мозолит глаза, как во второй части, но факт остается фактом. Чего стоит дивный диалог, где он пытается донести до Натаниэля ущемленность магов, говоря "мы похожи, твой отец мудил, ты не имеешь к этому отношения, но от тебя все отвернулись, а вот в Бааааашне...". Андерс, ебана, что с тобой-то не так (вообще никакого такта у человека). Учитывая, что у Справедливости все диалоги про то, как в тварном мире нипанятна и как ущемляют не только магов, а вообще всех, получилось, что получилось, вообще никаких вопросов.

— По моему фанону Андрастина усвистала искать Архитектора буквально на следующий же день после Матери. Потому что "говорящие порождения тьмы, ебана! это же возможность договориться! и вообще, давай разбудим еще одного древнего бога!". Но она в целом довольно упоротая и расставание со Стэном ее характер вообще никак не улучшило.

Впереди вторая часть. Посмотрим, где у меня будет подгорать на этот раз.